Ивановичу и рассказывать, как ты пытаешься развести уважаемых людей.

Он протянул руку. Словно загипнотизированный, зазывала вложил туда всю пачку банкнот. Мятые купюры легли в ладонь.

– А теперь брысь…

Прежде чем убрать удостоверение Трикс раскрыл его и удовлетворенно хмыкнул. Внутри было пусто: ни фотографии, ни букв, – только чистый лист.

Деньги и бумажник исчезли в кармане. Оттуда выглянула ящерка и облизнулась.

Словно очнувшись от наваждения, в сотне метров отсюда зазывала остановился. Глянул на снимок. Тигр и конь обнимали пустоту. Руки задрожали. Он точно помнил, что еще пару минут назад на фото была фигура в белом… Мужчина? Высокий или низкий? Черты стирались из памяти, и о странном происшествии напоминала только непривычная пустота в кармане с выручкой.

Смятая фотокарточка отправилась в урну.

Трикс, посмеиваясь, спустился в подземный переход. Там одинокий гитарист горланил протяжные песни. Басы бились о стены, стонали струны, скрипел слабый голос, метавшийся эхом в замкнутом пространстве.

– Подайте бедному музыканту, – сказал он.

– Не подаю.

– Пожалуйста…

– Вы слишком плохо играете.

– Может, сам сыграешь, если такой умный?

Трикс молча отобрал инструмент, чуть подкрутил колки, прислонился к холодной стене и ударил по струнам. Музыка затопила переход, и люди, которым посчастливилось там оказаться, замерли. Время остановилось. Он начал петь что-то невообразимо грустное, щемящее, но после никто не смог вспомнить ни слов, ни мотива. Где-то на границе памяти маячило неясное чувство потери, трепетала тихая тоска, разгоралась надежда.

Голуби, сидевшие на ступеньках, внимательно склонили головы, перестав терзать размокший хлеб.

Кто-то пнул шляпу, стоявшую на полу. Звякнули монеты, и Трикс прекратил играть. Он увидел троих полицейских: черная форма, колючие глаза, искривленные губы. Они походили на разновозрастных близнецов – молодой, зрелый, пожилой – будто вылепленные из одного теста, с похожими скучными лицами. Только морщины позволяли различать их.

– Здесь играть запрещено, – сказал старший.

– Но ведь людям нравится.

– Точно?

Полицейский обвел глазами толпу. Вырванные из оцепенения, люди прятали глаза и медленно разбредались. Вскоре не осталось никого. Спешащие прохожие обходили их стороной, завидев чёрную форму.

– Пошли с нами, – сказал полицейский.

Трикс запустил ладонь в карман, но вместо удостоверения нащупал только пепел. Холодный язычок ящерки пощекотал пальцы.

– Почему ему можно, а мне нет? – поинтересовался он, кивая в сторону музыканта.

– Потому, – отрезал полицейский. – Пошли. Тебе, – он выделил слово голосом, – здесь играть нельзя.

– Прикармливаешь, значит? – обратился Трикс к музыканту.

– Да что ты себе позволяешь, – молодой полицейский потянулся к дубинке.

Щелкнули наручники, отстегнувшиеся от ремня.

Гитарист задумчиво вертел инструмент, недоверчиво разглядывая струны. Музыка продолжала играть где-то внутри. Он погладил гриф, сохранивший тепло ладоней Трикса, и хрипло сказал:

– Оставьте его, мужики.

– Семеныч, ты чего? – удивился старый.

– Пусть идет, не надо. Он больше не будет здесь играть. Правда?

– Не буду, – подтвердил Трикс.

– Иди! – голос сорвался на визг. – Ну, пока я не передумал!

Трикс поклонился. Запустил руку в шляпу с деньгами и выгреб всё без остатка.

– Я возьму это, – сказал он, повернулся и отправился к выходу.

– Ну ты и дурак, Семеныч, – сказал гитаристу кто-то из полицейских. – Этот парень совсем оборзел. За что ты нам платишь, если не за это?

– Отстаньте, – ответил гитарист. Впервые за долгое время он вспомнил, какой может быть музыка.

Трикс двигался по шумной улице. Поел в кишащем тараканами ларьке с шаурмой. Выиграл потрепанную жизнью плюшевую игрушку, бросая дротики в мишень. Угадал, под каким напёрстком горошина. Каждый, кто хотел его обдурить, в итоге оказывался ни с чем, и очередная порция денег исчезала в нагрудном кармане.

Сыто шипела ящерка.

Пешеходный проспект сужался, звуки становились тише, вывески тускнели, и сквозь зарево ночного неба начал пробиваться свет звезд. Трикс зашел в парк. Ноги ступали по мягкой земле, и гомон птиц постепенно заглушил шум города. На скамейке сидел старик. Седые пряди торчали в разные стороны, словно перья. Он горбился и походил на насупившегося воробья. Рядом, положив на траву слюнявую челюсть, валялся здоровенный мастиф.

– Здравствуй, Борк, – сказал Трикс. – Сколько лет…

– Всего тридцать.

– И только? Наверху время летит незаметно. Что ты так город запустил?

– Нет сил больше есть, – грустно ответил Борк. – Помнишь, раньше лет на двести спускались, и то у Пса ребра сквозь шкуру просвечивали? А сейчас миг, и уже язык вываливается, и сам дышит тяжко. Как там у наших дела?

– Как обычно. Пьют, дебоширят, дерутся. Но уже без огонька, запасы почти проели. Говорят: иди, мол, Трикс, вниз. Скучно стало, нет сил терпеть: сладко, томно, белым-бело вокруг. Кущи надоели: цветут и цветут, гадины. Да еще и эти, крылатые, поют – достали. Тащи, говорят, Трикс, контрабанду.

– Пришло, значит, время поменяться. Теперь ты тут, а я – там.

– Верно. Пёс жирненький стал, надолго хватит.

– Осторожнее здесь, Трикс. Слишком много вранья стало.

– Странно слышать это от духа лжи.

– Согласен, грех жаловаться. Но мы перестаём справляться, Трикс. Представь, если вовремя не придет дух лжи, не соберет излишки, что случится с этим миром? Он сожрёт сам себя. Люди перестанут доверять друг другу, и ложь обесценится, станет обыденностью. Может, даже совсем исчезнет… И не станет для нас работы.

– Как наверху и случилось.

Помолчали.

– И всё-таки жалко, что на нас и тут, и там волками смотрят, – сказал Борк. – Тут нам не рады, потому что обманщиков обманываем. Там не рады, потому что запретные плоды носим. Только между собой честно поговорить можем.

– О чём ты, Борк? Я всегда честен. Ведь духи лжи никогда не врут.

– Да, ладно, прости старика. Засиделся.

Борк и его собака исчезли. Трикс остался сидеть на скамейке в пустом парке. Ящерка высунулась из кармана. Взобралась на плечо.

Где-то в городе зазывала вычистил щеткой голову коня, и достал из заначки мзду для Аркадия Ивановича. Трое полицейских доедали бесплатную шаурму. Гитарист бросил попытки подобрать щемящую мелодию и окончательно решил вернуться к привычным аккордам: нужно деньги зарабатывать, а не за мечтой гоняться.

Наверху, в мире, лишенном вранья, пухлые губы вытягивали из огромного мастифа крупицы лжи и раскатывали по нёбу терпкие шарики.

Трикс насвистывал весёлую песенку. Между мирами, не нужный ни там, ни здесь, он чувствовал себя по-настоящему счастливым.

Мустафа и хитрый гейзенбаг

Михаил Крыжановский

г. Пермь

Было это иль не было – того я не знаю, а если и было, то в те времена, когда верблюды вниз горбами ходили, а вода